После того как письмо было прочитано, все замолчали. Стало тихо, потому что они услышали торжественные и красивые слова. Наконец маленькая Ида произнесла:

– Это о тебе, Эмиль!

Но Эмиль сидел смущенный, не зная, куда деваться. Все смотрели на него, а он этого терпеть не мог, поэтому упрямо глядел в окошко. Но и то, что он там увидел, не способствовало бодрости его духа. Он увидел, что снова идет снег, и понял, кому завтра надо рано вставать и убирать его.

Он снова принялся за колбасу, начиненную кашей, но ел опустив глаза и иногда лишь быстро поднимал их, чтобы посмотреть, не глядят ли еще на него.

На него смотрела только мама. Она не могла оторвать взгляда от своего любимого мальчика. Он был такой славный – розовощекий, кудрявый, с кроткими голубыми глазами. «Да, он точь-в-точь рождественский ангел», – думала она. А тут еще доктор сказал, что она имеет право гордиться им.

– Чудно, – сказала мама Эмиля. – Порой, когда я смотрю на Эмиля, мне кажется, что когда-нибудь он будет великим человеком!

Папа Эмиля явно сомневался в этом.

– Каким еще великим? – удивился он.

– Да откуда мне знать? Может… председателем муниципалитета или еще кем-нибудь.

Лина разразилась непристойным хохотом.

– Быть того не может, чтобы председателем муниципалитета стал эдакий озорник!

Мама Эмиля строго посмотрела на нее, но, так ничего и не сказав, еще раз сердито обнесла всех по кругу колбасой, начиненной кашей.

Эмиль положил себе на тарелку еще кусочек и, медленно посыпая брусникой колбасу, начал размышлять над тем, что сказала мама. А вдруг он в самом деле станет председателем муниципалитета, когда вырастет? Может, это не так уж и глупо? Ведь кому-нибудь же надо быть председателем!

Затем он стал думать о словах Лины. Если он станет председателем, который озорничает… какие бы тогда придумать проделки?

Налив в стакан молока, он продолжал размышлять… Проделки председателя муниципалитета должны быть почище обычных мальчишеских. Их вот так мигом, с ходу, не придумать. Он поднес стакан к губам, чтобы сделать глоток. И в эту самую минуту ему пришла в голову еще одна, по-настоящему забавная мысль… И тогда он фыркнул, а молоко разбрызгалось, и, как обычно, досталось папиному жилету. Однако папа Эмиля не очень рассердился: нельзя ведь ругать того, кого так расхвалил доктор и кто совершил удивительный подвиг. Папа Эмиля ограничился лишь тем, что стряхнул с жилета молоко и чуть сурово сказал:

– Да, сразу видно, кто вернулся домой!

– Не надо так говорить, – попросила мама.

Папа замолчал и погрузился в размышления о своем сыне и его будущем.

– Сомневаюсь, чтоб Эмиль стал председателем муниципалитета, – сказал он под конец. – Но все же из него может получиться дельный парень. Если, конечно, ему суждено остаться живым и здоровым.

Мама удовлетворенно кивнула головой:

– Да, да! Из него-то непременно получится!

– Если этого захочет сам Эмиль! – сказала маленькая Ида.

Эмиль плутовски улыбнулся.

– Поживем – увидим, – сказал он. – Поживем – увидим!

И настал вечер, и настала ночь, и все тихо и мирно уснули. А снег сыпал и сыпал на Каттхульт, на всю Леннебергу, на весь Смоланд.

Да нет же, нет, доктор не взял у Эмиля ни Лукаса, ни Заморыша. Не бойся!

ИДА И ЭМИЛЬ ИЗ ЛЕННЕБЕРГИ!

Так вот, на хуторе Каттхульт близ Леннеберги, в Смоланде, жили Эмиль и его маленькая сестренка Ида. Слыхал ты о них когда-нибудь? Если слыхал, то знаешь, что Эмиль проказничал почти каждый день и за свои проделки ему приходилось почти каждый день сидеть в столярной. Его папа считал, что благодаря такому наказанию Эмиль отучится проказничать. Хотя бы ради того, чтобы не сидеть в столярной. Но он ошибся. Эмиль считал, что в столярной очень уютно. Он спокойно сидел там и, до тех пор пока его не выпускали на волю, вырезал деревянных старичков. Когда он уже отсиживал там положенный срок, дверь ему открывала иногда маленькая Ида. Маленькая Ида тоже считала, что в столярной уютно. Ей тоже хотелось когда-нибудь посидеть там взаперти. Но для этого надо было сперва что-то натворить, а она, бедняжка, не умела.

– Все равно я придумаю какую-нибудь проделку! – сказала она Эмилю.

– Озорные проделки не придумывают, они получаются сами собой. А получилась проделка или нет, узнаешь только потом.

– Ага, если папа кричит: «Э-э-э-миль!» – значит, это проделка, – сказала Ида.

– Во-во! – подтвердил Эмиль. – И тогда я сразу же бегу в столярку.

Маленькая Ида не понимала, почему на ее долю никогда не выпадает хоть какая-нибудь проделка, в то время как на Эмиля они так и сыплются. Вот она и пошла к Лине – каттхультовской служанке.

Ну и расхохоталась же Лина!

– Это ты-то хочешь проказничать, ты, такая добрая малышка?! Где уж тебе озорничать! На это только злодеи горазды. Такие, как Эмиль!

Ида говорила об этом и с Альфредом – каттхультовским работником.

– Я тоже хочу сидеть в столярке! – заявила Ида. – Да, и я тоже!

Альфред почесал в затылке. Он охотно помог бы Иде, если бы только мог. Но ему это было не под силу.

– А Эмиль разве не может придумать для тебя хоть какую-нибудь ерундовую проделку? – спросил он.

– Озорные проделки не придумывают, – ответила Ида. – Они сами собой получаются. Да только не у меня…

А Эмиль тем временем изобретал все новые проделки, одну за другой. Однажды утром, когда старушка Креса-Майя пришла в Каттхульт, чтобы помочь Лине стирать белье, оказалось, что Эмиль выпустил из овечьего загона злющего каттхультовского барана, которого звали Шут Гороховый. Креса-Майя мигом вскарабкалась на каменную ограду, чтобы этот негодник не забодал ее, да так и осталась стоять там, бедняжка, меж тем как Шут бегал внизу и караулил ее. Креса-Майя стала кричать что есть сил и звать на помощь. Но никто ее не услышал. Никто, кроме Эмиля, который в это время собирал за оградой овечьего пастбища лесную землянику. Легкомысленный, как всегда, он не запер за собой калитку. Теперь же он так поспешно рванулся к ограде, что ягоды разлетелись из корзинки мелкими брызгами во все стороны. Увидев открытую калитку, и Кресу-Майю на каменной ограде, и Шута, караулившего ее внизу, Эмиль сказал самому себе:

– Вот это да! Теперь у меня на счету новая проделка!

– Так это ты выпустил из загона Шута, злодей ты этакий? – спросила Креса-Майя.

– Да, – ответил Эмиль. – Хотя я этого вовсе не хотел. Но не бойся, сейчас я займусь бараном, так что ты сможешь спуститься вниз.

Он стал прыгать и орать во все горло и так раздразнил барана, что тот и думать забыл про Крессу-Майю. Теперь он решил наброситься вместо старушки на Эмиля. Но Эмиль был мальчишка шустрый. Он бросился бежать, а за ним во всю прыть несся Шут. Они промчались через калитку на пастбище. Эмиль впереди, а баран – сзади. Они бежали все дальше и дальше по пастбищу, так что добежали даже до Аттилантен, глубокой ямы, наполненной водой, где обычно Эмиль и Ида пускали свои лодочки из коры. Они называли эту яму «поместье Аттилантен» и всегда играли там очень весело.

И вот теперь Эмиль совершил гигантский прыжок – наискосок через яму Аттилантен. Шут ринулся за ним! Подумать только! И он тоже почти перелетел через яму! Но барану не так повезло, как Эмилю. Со страшным шумом Шут плюхнулся прямо в яму Аттилантен и погрузился в воду по самую бороду. Он заблеял, призывая на помощь еще отчаяннее, чем Креса-Майя, но Эмиль сказал ему:

– Сам виноват! Я вовсе не собираюсь вытаскивать тебя из лужи, да и вообще мне это не под силу.

Хотя он отлично понимал, что Шута надо вытащить из ямы во что бы то ни стало, пока папа не узнал, что произошло.

«Если б только привести сюда Альфреда, – подумал он, – никто бы ничего не узнал об этом».

Он побежал за Альфредом, но на этот раз был достаточно предусмотрителен и, покидая овечье пастбище, закрыл за собой калитку. Но не успел он накинуть крючок, как увидел Кресу-Майю. Она по-прежнему стояла на ограде и так злилась, что только пух и перья летели. Когда за тобой гонится злющий баран, на ограду вскарабкаешься мигом. Но спуститься вниз для старушки Кресы-Майи было куда труднее. Она пыталась, да ничего у нее не получалось.