– Эй, Заморыш, это касается и тебя, – сказал Эмиль, принеся клятву.

И все жители Леннеберги сказали, что никто, кроме Эмиля, никогда не давал клятвы трезвости вместе с поросенком.

– Он такой чудной, этот мальчишка из Каттхульта, – сказали они в один голос.

Когда Эмиль, вернувшись домой, вошел в кухню в сопровождении Заморыша, он застал там отца, сидевшего в полном одиночестве. При свете керосиновой лампы Эмиль увидел, что глаза у него заплаканы. Никогда прежде Эмилю не приходилось видеть отца плачущим, и ему это не понравилось. Но тут он сказал Эмилю нечто такое, что ему понравилось.

– Послушай-ка, Эмиль! – произнес он и, крепко взяв сына за руки, пристально посмотрел ему в глаза. – Если ты дашь мне клятву – всю свою жизнь не брать в рот спиртного, я подарю тебе поросенка… Вряд ли, правда, в этом паршивце осталась хоть капля сала после всех его прыжков и пьяных выходок.

Эмиль даже подпрыгнул от радости. И снова поклялся до конца дней своих не брать в рот спиртного. Эту клятву он сдержал. Такого трезвого председателя муниципалитета, каким впоследствии стал Эмиль, ни в Леннеберге, ни во всем Смоланде никогда не видывали. И потому-то, может, не так уж плохо, что однажды летом, еще будучи ребенком, он наелся перебродивших вишен.

В тот вечер Эмиль, лежа в кровати, долго толковал с маленькой Идой.

– Теперь у меня есть лошадь и корова, поросенок и курица, – сказал он.

– А твою курицу воскресила из мертвых я, – напомнила маленькая Ида, и Эмиль поблагодарил ее за это. На следующее утро он проснулся рано и услыхал, как Альфред с Линой, распивая кофе, болтают на кухне. Эмиль тотчас выскочил из кровати: ведь нужно было рассказать Альфреду о том, что отец подарил ему Заморыша.

– Скотовладелец Эмиль Свенссон, – сказал Альфред, выслушав его рассказ, и усмехнулся. А Лина мотнула головой и запела песню, которую придумала совсем недавно, пока доила коров. Вот что она пела:

Глупее песни не придумаешь. «И теперь у него есть поросенок, которым раньше был он сам» – это ведь глупо, но складнее Лине не сочинить.

Альфреду с Линой пора было снова отправляться на ржаное поле вместе с папой Эмиля и Кресой-Майей.

Мама Эмиля осталась дома одна с детьми. Это ее устраивало, потому что сегодня должна была приехать фру Петрель за своими бутылками с вишневой наливкой и мама не хотела, чтобы папа был в это время дома.

«Хорошо бы поскорее убрать эти бутылки», – думала мама, хлопоча на кухне. Фру Петрель должна была вот-вот подъехать, и мама ожидала с минуты на минуту услышать стук колес на проселочной дороге. Но, как ни странно, она услыхала совсем другой звук – звон разбиваемого стекла, доносившийся со стороны погреба, где хранили картошку.

Выглянув из окна, мама увидела Эмиля. Он сидел на корточках и внимательно, сосредоточенно бил кочергой расставленные в ряд бутылки – во все стороны летели осколки, а вино лилось на землю.

Распахнув окно, мама закричала:

– Ради всего святого, что ты там делаешь, Эмиль?

Эмиль оторвался от своего занятия и ответил:

– Выполняю клятву – распространяю трезвость. Решил начать с фру Петрель.

МАЛОПРИМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ДНИ ИЗ ЖИЗНИ ЭМИЛЯ

Долго еще вспоминали в Леннеберге эту злополучную вишневку! Хотя маме Эмиля хотелось забыть о ней как можно скорее. Ни словом не обмолвилась она в своей синей тетради о том, что произошло с Эмилем в злосчастный день десятого августа. История вышла просто ужасная, и мама не могла заставить себя ее записать. Но одиннадцатого августа она сделала в тетради небольшую запись, и если ее прочтешь без предварительной подготовки, то невольно вздрогнешь:

«Боже, памаги мне с этим малъчеком, но сиводня он, по крайней мере, трезвый». Так там и написано. И больше ни единого слова.

Что тут скажешь? Судя по этим словам, можно подумать даже, что Эмиль редко бывал трезв. Мне кажется, что маме Эмиля следовало бы рассказать, как все произошло на самом деле. Но, как уже говорилось выше, она, вероятно, не могла заставить себя это сделать.

В синей тетради есть и заметка от пятнадцатого августа. Тогда мама записала следующее:

«Сиводня ночью Эмиль с Альфредом хадили за раками, они надавили тысячу двести штук. Но потом, ясное дело, ох, сердешные вы мои…»

Тысячу двести штук! Ты когда-либо слыхал такое? Это уйма раков, посчитай сам – и ты увидишь! Должна сказать, что Эмиль провел веселую ночь. И если тебе приходилось ловить раков в каком-нибудь смоландском озерце темной августовской ночью, тогда ты знаешь, как весело промокнуть до нитки и каким необыкновенным кажется все вокруг. Ух, темно, хоть глаз выколи, черный лес окаймляет озеро, тишину нарушает лишь плеск воды под ногами, когда бредешь вдоль берега. А если посветишь факелом, как это делали Эмиль с Альфредом, то увидишь, что по каменистому дну повсюду ползают большие черные раки. И остается только брать их рукой за спинку и одного за другим класть в мешок.

Когда Эмиль с Альфредом собрались на рассвете домой, у них оказалось раков гораздо больше, чем они могли унести. Эмиль шел, насвистывая и распевая на ходу.

«Вот папа удивится», – думал он. Как бы то ни было, Эмилю всегда хотелось отличиться перед папой, хотя частенько это ему не удавалось. Эмилю хотелось, чтобы отец, проснувшись, увидел гору раков, которых они наловили. Сложив их в большой медный котел, в котором они с Идой купались по субботам, Эмиль поставил его в спальне рядом с папиной кроватью.

«Ну и крику будет, когда все проснутся и увидят моих раков», – подумал Эмиль; радостный и усталый, он залез в свою кровать и уснул.

В горнице было тихо-тихо. Слышался только храп папы да легкий шорох. Такой, какой обычно бывает, когда ползают раки.

Как всегда, папа Эмиля встал в тот день очень рано. Лишь только стенные часы в горнице пробили пять, он сбросил одеяло, спустил ноги с кровати и посидел некоторое время, чтобы стряхнуть с себя сон. Он потянулся, зевнул, пригладил волосы и слегка пошевелил пальцами левой ноги. Однажды большой палец его левой ноги побывал в крысоловке, которую поставил Эмиль, и с тех пор палец по утрам словно окостеневал и его надо было растирать. И вот, растирая палец, папа внезапно так завопил, что мама и маленькая Ида вскочили вне себя от страха. Они подумали, что папу, по крайней мере, режут. А на самом деле в его палец, тот самый, что побывал в крысоловке, всего-навсего вцепился рак. Если когда-нибудь твой большой палец побывал в клешнях рака, ты знаешь, что это так же приятно, как попасть в крысоловку, – есть от чего завопить! Раки – упрямые плуты, они вцепляются в тебя мертвой хваткой и щиплют все больше и больше – ничего удивительного, что папа Эмиля закричал!

Закричали и мама с маленькой Идой, потому что увидели раков, сотни раков, кишмя кишевших на полу. Какой же тут поднялся крик!

– Эмиль! – вопил папа.

Он был очень зол, а кроме того, ему нужны были клещи, чтобы освободиться от рака, и он хотел, чтобы Эмиль принес их ему. Но Эмиль спал, и его было не добудиться никаким криком. Папе самому пришлось прыгать на одной ноге за клещами, которые лежали в ящике с инструментами в кухонном шкафу.

И когда маленькая Ида увидела, как папа скачет на одной ноге, а на большом пальце другой ноги у него болтается рак, у нее даже сердце защемило при мысли о том, какое зрелище проспит Эмиль.

– Проснись, Эмиль! – весело закричала она. – Проснись! Погляди-ка!

Но она тут же смолкла, потому что папа бросил на нее негодующий взгляд – он явно не понимал, что ее так позабавило.